часть первая, среда.
в последний момент и последнюю точку.
в последний момент и последнюю точку.
пару дней назад - в среду - зашла к белкину в кабинет.
я спросила его, делают ли о нём статью в тт, он сказал что никто не обращался.
иду в тт, злая воткинс сидит в шкафу и зло погоняет стадо своих журналоло.
когда я поинтересовалась, намерены ли они делать что-то про белкина,
она блеснула зубами, очками, глазами, помадой, почесала руку, дёрнула носом
и спросила, каким боком из белкина может выйти история.
потом, конечно, она гоготнула и добавила, что обидеть не хотела.
я сказала, что тоже не хотела никого обижать,
но они только что почти упустили возможность напечатать шедевр о человеке,
который во имя сбора средств для больных лейкемией детей и их врачей
будет играть в гольф 24 часа подряд.
воткинс чавкнула живачкой и зашептала своей редакторше
(бедная хилари! странно как она не разучилась улыбаться)
о том, что история действительно стоящая.
я боязливо добавила, скрестив руки на груди и скорчив защитную гримасу,
что белкин хочет только меня на роль журналиста.
воткинс недоверчиво на меня покосилась и пригласила зайти на другой день.
я понеслась вниз в кабинет белкина предупреждать его,
на случайе вторжения воткинс, чтобы он говорил ей,
что хочет, чтобы статью писала я и только я,
но он уже покинул владения нашего центра образования,
а я чувствовала, что победа близка.
я спросила его, делают ли о нём статью в тт, он сказал что никто не обращался.
иду в тт, злая воткинс сидит в шкафу и зло погоняет стадо своих журналоло.
когда я поинтересовалась, намерены ли они делать что-то про белкина,
она блеснула зубами, очками, глазами, помадой, почесала руку, дёрнула носом
и спросила, каким боком из белкина может выйти история.
потом, конечно, она гоготнула и добавила, что обидеть не хотела.
я сказала, что тоже не хотела никого обижать,
но они только что почти упустили возможность напечатать шедевр о человеке,
который во имя сбора средств для больных лейкемией детей и их врачей
будет играть в гольф 24 часа подряд.
воткинс чавкнула живачкой и зашептала своей редакторше
(бедная хилари! странно как она не разучилась улыбаться)
о том, что история действительно стоящая.
я боязливо добавила, скрестив руки на груди и скорчив защитную гримасу,
что белкин хочет только меня на роль журналиста.
воткинс недоверчиво на меня покосилась и пригласила зайти на другой день.
я понеслась вниз в кабинет белкина предупреждать его,
на случайе вторжения воткинс, чтобы он говорил ей,
что хочет, чтобы статью писала я и только я,
но он уже покинул владения нашего центра образования,
а я чувствовала, что победа близка.